ПУТЬ ПЧЕЛЫ. Отрывок

Отрывок из романа «Когда боги бессильны». Книга 1 «Путь пчелы»

Вечером, перед первомайским праздником, в подвальной части студенческого общежития, где наряду с хозблоком общежития размешался клуб аквалангистов, была суета. Готовились к походу на городской слёт туристов. Поезд уходил поздно вечером, основная масса желающих принять участие в слёте должна была придти на вокзал, а здесь организационное ядро клуба и некоторые новички, должны были взять экспедиционное оборудование: инструмент, палатки, запас продуктов и прочее. Когда всё было загружено в рюкзаки, и Вадим, с присущей ему ненавязчивой деловитой основательностью, вспоминал, чего же они ещё забыли, Егор обратил внимание на старые, списанные унитазы, стоящие вдоль стены. Переглянувшись с Вадимом, он выбрал более-менее целый и, разгрузив рюкзак новичка Виктора, они загрузили туда этот спецгруз, тщательно обмотав его тряпкой, палаткой, спальником и личными вещами Виктора. Общественный груз перераспределили по другим рюкзакам. В ожидании эмоций пострадавшего и потехи окружающих, подобная глупая шутка с кирпичами, была довольно широко распространена в туристических кругах, но Вадим и Егор не хотели так шутить с Виктором. На вокзале был шум и гам и тарарам. Сотни туристов с рюкзаками плотной толпой заполнили перрон. Десятки ВУЗовских, заводских и других туристических секций принимали участие в ставшем традицией слёте. На вокзале Егор встретился с Еленой и Холиным, тоже пожелавшими принять участие в слёте. Подали состав, и изумлённые кондукторы, после бурных дебатов, были поставлены перед фактом молча фиксировать мировые рекорды по числу зайцев, набившихся в один вагон.

— Уж эти студенты! – в конце концов, махнули они рукой и потребовали плату за проезд хоть песнями. А это всегда, пожалуйста! Этого добра у нас много, на всех хватит! И весёлый поющий поезд, звеня десятками гитар, сверкая окнами, громыхая и пыхтя, ушёл в ночь.

На станцию назначения прибыли в темноте. Быстро сориентировались, построились и двинулись в место сбора, отмеченное на карте. Бедные деревенские собаки, никогда не видевшие таких массовых первомайских демонстраций, неистово лаяли, вырываясь из шкур. Испуганные жители, никогда не видевшие такого десанта в ночи, тревожно жались к окнам плюща носы о стёкла. Взволнованные, полуодетые мужики выходили к воротам, пытаясь узнать, что же случилось.

—  Как! Вы ещё не знаете?

—  Мериканцы? Вакуация? — тревожно спрашивали они. — По радио ничего не говорят.

—  Значит, вы ещё не знаете!…. Как? …Вы ещё не знаете?…. Нет! Не может быть!… Они ещё ничего не знают!…

—  Война???

—  Весна!!! 

Уж эти студенты! И, махнув рукой, мужики, подобно весенним скворцам, летели домой, чтобы сообщить эту радостную весть домочадцам.

Пройти надо было километров восемь. Идти надо было в темпе и, чтобы никто не потерялся в ночи, Вадим стал во главе отряда, а наиболее опытных и сильных, в том числе и Егора поставил замыкающими. Серп луны тускло освещал путь. Вошли в лес, и стало немного светлее потому, что в лесу лежал снег. Егор, Елена и Холин шли группой, и Егор слышал, что Холин что-то бормочет.

— Ты, что там бормочешь?

— Из Гете, Фауста читаю. Ведь сегодня ночь на первое мая, а в этот день и в этот час вся нечисть Европы также натужно пыхтя, карабкается на вершину горы Броккен, чтобы принять участие шабаше.

— Большое спасибо за аналогию.

— Из «Фауста» слова не выкинешь. Радует, что ведьмочки приличные собрались. – галантно улыбнулся Холин Елене.

В этот момент раздался вопль, плавно переходящий в мат. Это Виктор, пытаясь отцентрировать загрузку рюкзака, обнаружил там спецгруз. Думая, что это насмешка, он вытащил чудо сантехники и спустил его под откос в лог. Оно уже набирало скорость, когда Егор в отчаянном прыжке успел перехватить ускользающее чудо. Сказав, что приказы не обсуждаются, а выполняются, а это приказ Вадима, они снова упаковали спецгруз и пошли вперёд.

До места добрались во втором часу ночи. В темноте наломали лапника, бросили его на притоптанный снег и при свете редких электрических фонариков, быстро поставили палатки. Через полчаса лагерь затих. Рано утром Егор, прихватив приготовленный загодя топор и, стараясь не тревожить сладко спящих, вылез из палатки, чтобы организовать кострище для приготовления завтрака. Он выбрал место для костра, вырубил и установил рогатины. На стук топора из палаток стали вылезать другие туристы. Быстро нашли вёдра, продукты, организовали доставку воды, сушняка. Загорелся огонь, зазвучала гитара, лагерь обрёл своё название и зажил своей жизнью.

 После завтрака Егор с Еленой решили пойти погулять по весеннему лесу и заодно познакомиться с географией и оценить масштабы выросшего за ночь поселения. Порядка полутораста разноцветных палаток отдельными лагерями хаотично и живописно расположились в весеннем пихтово-берёзовом лесу. На южных склонах гор, где снег уже сошёл, редкие поляны были фиолетовыми от множества сибирских орхидей – кандыков, с редкими вкраплениями солнечных цветков мать-и-мачехи. Множество народа – бывалых туристов и живописно одетых под туристов новичков, переходило из лагеря в лагерь, искали знакомых, знакомств, и просто так – мир посмотреть и себя показать. Горели костры, звучали шутки, смех, гремели взрывы хохота, песни, гитары, песни под гитару. Хорошо быть молодым в весеннем лесу! Да, ещё если любимая рядом! Хорошо уйти в отрыв на эти два дня майских праздников от забот, проблем, жить под весенним солнцем весёлой, жизнерадостной, растительной жизнью – петь, смеяться, хохотать умным и не очень умным шуткам. Егор был благодарен основателям этой традиции и с первого курса принимал активное участие в этом празднике молодости и весны. Кто-то называл это слётом туристов, кто-то фестивалем бардовской песни, а кто-то праздником дураков, и все были правы. Но впервые Егор принимал участие в этом празднике жизни со своей девушкой. И это было замечено. Когда Елена увидела свою подругу, и подошла к ней, Егор остался её ждать, он заметил, что за ним наблюдает Лавров известный бабник, балагур и циник.  Егор не знал, кто он, в действительности, этот Лавров, бабник-теоретик, циник поневоле или, на самом деле, бабник и циник. А, что он был балагур, это было точно и поэтому при встречах, им постоянно приходилось пикироваться. Нельзя сказать, что Егор, в этот отпуск своей души, был рад общаться с циником, но делать было нечего, и он приветствовал подошедшего Лаврова.

— Наконец-то Егор спустился с гор на грешную землю. – одобрительно заметил Лавров. Пришло, видно, время мальчику прийти из школы и сказать родителям: «Вы тут сидите и не знаете, что пися х… называется.»

— Где уж нам, ходокам, до тебя. Ты, наверняка, и сапоги бордовые одел, под цвет губной помады, чтоб все думали, что ты только, что по бабам ходил. Но здесь в лесу, я думаю, ты не найдёшь женщин боевой бордовой раскраски, гармонирующей с твоими сапогами.

— Может быть и так. – согласился Лавров, внимательно рассматривая Елену, как знатоки рассматривают породистую лошадь. – Но студент всегда должен помнить истину: Ученье – свет, а в яйцах сила!

— Сам придумал? – удивился Егор

— Нет, поэт Барков, современник и сподвижник Ломоносова по-современному, великому и могучему русскому языку. — Он начал читать Луку Мудищева. Правда, современное звучание языка? Не в пример славянизмам Державина, да и Ломоносова.

— Да, начало, как у «Сказки о царе Салтане». Я всегда считал, что Пушкин основоположник современного, великого и могучего.

— Но если учесть, что Лука написан лет на пятьдесят-семьдесят раньше «Сказки о царе Салтане», то.. – Лавров снова оглянулся на Елену. – Красивая лошадка! Не боишься, что уведу?

— Нет.

— Почему?

— Самовлюблённый не может быть соперником.

— Сам придумал? – удивился Лавров.

— Нет, Цицерон.

— Ну, если Цицерон, а то я хотел обидеться. – рассмеялся Лавров и в знак признательности выгреб из кармана и подал ему, как угощают семечками, полную ладонь пакетиков презервативов – Рекомендую, снимают множество проблем. Тут меня одна дама надолго снабдила.

— Не проколотые? – деловито осведомился Егор.

— Обижаешь, начальник.

— Цитирую. 

— И кого же на этот раз?

— Того, кто достоин, чтобы его разобрали на цитаты.

— И никогда не собирали бы вновь?

— Сидит Ленин пишет статью в газету «Правда». Подходит к нему комендант Кремля и говорит: «Владимир Ильич, презервативы привезли».  Тот ему отвечает: «Детям, детям, всё детям!». Комендант: «презервативы же…»  «Я сказал, всё детям! Ах.. пгезервативы … Десять железному Феликсу, один мне, остальные пгоколоть и выдать пгоститутке Тгоцкому.»

Посмеялись.

Подошла Елена и они пошли к лагерю альпинистов, который был украшен самодельным непальским флагом и красочной вывеской из простыни «Граждане Непала». Альпинисты, увидев Егора, приветливо загудели, обступили и стали агитировать их подписать петицию к королю Непала Бирендре II, с воззванием признать за альпинистами мира право свободного восхождения на гималайские восьмитысячники.  Для этого надо было признать за альпинистами всех стран непальское гражданство. А сделать это просто: надо в конституцию Непала внести статью, где чёрным по белому было бы записано, что гражданином Непала является каждый, кто сделан не пальцем и не палкой.

Егор, в принципе, был согласен с постановкой вопроса, но петицию подписывать отказался, утверждая, что для того, чтобы эта статья звучала в нужном контексте, конституция эта должна быть на русском языке, что чревато непредсказуемыми последствиями. А ему и союзных республик вполне хватает.

Когда они вернулись в лагерь, то нашли его изменившимся. Снег был обтоптан по периметру лагеря, дрова заготовлены, палатки стояли подтянутые. У костра под звуки гитар, начинал готовиться обед, пели бардовские и туристические песни. Была установлена отдельная палатка, у входа в которую стояла стража с деревянными веслоподобными секирами и, создавая интригу, отгоняла всех любопытных, объясняя – Уникель не любит суеты, Великий Уникель отдыхает. Уникель, Великий Уникель, Могучий Уникель, Мудрый Уникель, эти слова витали в воздухе. За время их отсутствия была посеяна тайна, развита интрига, был создан культ Уникеля. Всех, кто пытался подсмотреть, кто такой этот таинственный Уникель, отлавливали и безжалостно пороли заготовленными заранее розгами. Слух о таинственном Уникеле аквалангистов прокатился по всему лагерю. Интрига возрастала, поток любопытных тоже рос, и стража не бездействовала. Палачи с театральной жестокостью пороли шпионов и лазутчиков, не переставая. Те истошно вопили, дурашливо моля о пощаде. Из соседней палатки время от времени раздавались взрывы хохота, там коллективно писалась поэма об Уникеле. Вадим объяснил, что вечером будет торжественный костёр и Леший, распорядитель слёта, будет принимать рапорты и подарки от участников слёта. Унитаз наш подарок Лешему и, как символ цивилизации, будет предан огню, поэтому и создаётся легенда об уникальности таинственного Уникеля. Стража расступилась, разрешив Егору и Елене заглянуть в палатку. Там на еловом чурбачке отчищенный до блеска, весь в венках из весенних цветов, декорированный зелёным лапником одиноко стоял бледный унитаз – бедный шут, назначенный императором империи Цивилизация, со звучным именем Великий Уникель. Чудо цивилизации, приговорённое к смерти за её грехи, через сожжение в этом весёлом, заколдованном весеннем лесу.

После обеда, Егор взял свободные вёдра и Елена, как нитка за иголкой, пошла с ним за берёзовым соком. Внизу, в логу, где, гремя вешними водами, протекал ручей, на его южном берегу росли несколько мощных берёз. Тонким буравчиком он просверлил берёзовый ствол и вставил в отверстия заготовленные трубочки и сок капля за каплей потёк в подставленное ведро. Ту же операцию они провели с соседней берёзой.

— Теперь мы на час-другой свободны. Поищем подножного корма, места должны быть богаты колбой.

В ярких лучах весеннего солнца, по ковру из весенних орхидей, взявшись за руки, они прошли вдоль склона оврага и, действительно, наткнулись на полянку, которая, как щётка щетиной, была усыпана зелёными молодыми побегами черемши-колбы.

Егор снял штормовку, расстелил её, и они начали собирать колбу. Елена собирала, но не ела зелёных побегов, и Егор тоже не ел медвежьего чеснока, как ещё называлась колба.

— Ты, почему не витаминизируешься? – спросил Егор.

— Я хочу, чтобы ты целовал меня, и не хочу быть бабой, пахнущей чесноком.

— Выход один – поцеловаться и нажраться чеснока вместе.

Он притянул к себе Елену, ласково отодвинул каштановую прядь волос, заглянул в зелёные глаза и увидел там любовь. Его сильные тёплые руки приняли обмякшее, послушное тело и губы нашли податливые мягкие тёплые губы. Горячее весеннее солнце горячило тело, холодный весенний ветер студил голову.

— Солнышко ты моё. – прошептал он.

— Чесночок ты мой медвежий, витаминчик ты мой ласковый – нежно прошептала она, прижавшись к нему телом и обняв его за шею, поцеловала в губы, — но у нас остался…, второй пункт программы: …нажраться чеснока вместе… Переходим ко второму…

— Подожди немного. Мне так хорошо с..

— Остановись мгновение, ты прекрасно? Из-за женщины? …. Не поверю… Это, Фауст ты мой дорогой, тоже не для тебя… Но, поверь, мне очень хорошо с тобой.

Они продолжили собирать черемшу, время от времени хрумкая сочные побеги, весело болтая, и руки их, встречаясь в общей работе, старались задержаться, чтобы поделиться теплом и радостью встречи.

Пора было возвращаться. Слили берёзовый сок в одно ведро, получилось чуть больше половины ведра. Попили сладкий берёзовый сок. В освободившееся ведро набрали воды из ручья и с добычей вернулись в лагерь.

После раннего ужина стали готовиться к торжественному костру. Были изготовлены носилки с балдахином, назначены носильщики и арапы с опахалами в свиту Уникеля. Сам Уникель, весь в цветах, был установлен на носилках и закрыт покрывалом так, чтобы одним движением, можно было убрать и покрывало и балдахин. Готова поэма, назначен чтец. Так как костру и вручению подарков предшествовал концерт, был отобран репертуар, в который вошли песни, используемые в походах, новые или наоборот хорошо забытые старые. Причём репертуар был с запасом, чтобы не повторяться потому, что неизвестно, что будут петь те, кто выступает раньше.

Концерт был на центральной поляне. Посреди большой поляны был воздвигнут костёр из сухих деревьев, что-то вроде чума высотой метров семь-восемь заполненного хворостом и сушняком. Рядом с костром была сооружена эстрада, если можно так назвать помост из брёвен. Пока было светло, исполнитель или коллектив пел с «эстрады», а «зал» пел вместе с ним, если песня была знакомой. Редко, но были песни новые, которые знали только исполнители и тогда, по просьбе зрителей, им приходилось диктовать тексты. Атмосфера была тёплая, дружеская, которая бывает у добрых товарищей, ждущих этой встречи целый год. Удивительно, но как мало надо, чтобы объединить, в общем-то, не знакомых людей.

Перед закатом, часов в девять, началось вручение подарков. В основном, это были коряги, в которых кто-то увидел нечто, сделанные из пней топором незатейливые скульптуры и другие самоделки. Тексты вручения были юмористические, с выдумкой и смешили публику. Интрига дня сработала – все ждали таинственного Уникеля. Наконец, выступил чтец, в сопровождении арапов  и носильщиков несущих носилки с надёжно задрапированной тайной, и начал читать поэму о Великом и Мудром Уникеле, который как великий и мудрый друг всех людей, тесно общаясь с человеком каждый день, умножает богатства его души, учит грамоте и гигиене. Заставляет брать в руки прессу и литературу, всегда готов выслушать человека и принять от него всё, самое сокровенное. Смешная поэма с хорошей рифмой, намеренно затянутая, с повторами, вовремя, которых толпа прерывала чтеца криками: – не томи! Но чтеца было не легко сбить, и он продолжал выразительно читать, вовремя, делая паузы, доводя интерес и интригу до апогея. В это время носильщики живописно одетые кто во что горазд, держали носилки с Уникелем высоко поднятыми, а разрисованные углём арапы с чалмами из полотенец и вкладышей для спальников, опахалами из еловых веток сдували с них пылинки. Когда заходящее солнце последним лучом осветили поляну, и очередное отчаянное «не томи-и» достигло уровня экстаза, чтец дёрнул за верёвку, балдахин и покрывало пали, и перед изумлённой публикой предстал во всей своей наготе и беззащитности бледный таинственный Уникель. Зрители на мгновение оцепенели, затаили дыхание от неожиданности, а потом все дружно и разочаровано ахнули! Цивилизация, от которой они убежали на эти два дня за десятки километров от города, настигла их и здесь.

— Смерть! Смерть Уникелю! – подобно неожиданно налетевшему смерчу, яростно и громогласно взревело всё лесное братство, придя в себя от пережитого шока.

— А мне он нравится. – сказал Леший

— Смерть! Смерть Уникелю! – вопила разъярённая толпа.

— Смотрите, как он чист, как он беззащитен перед вами. — давил на жалость Леший.

Но категорическое неприятие того мира, где царят уникели, в котором они жили и в который им придется возвратиться завтра, требовало от суда присяжных единодушного и жестокого вердикта:

— Смерть! Смерть! Смерть!

— Пощадите! Смотрите, как он красив, как он прекрасен и, пожалуй, даже сексуален! Вспомните то, переполняющее вас щемящее чувство, когда вы, забывая обо всём на свете, неслись на свидание с ним! – голос Лешего умоляюще дрогнул. –  Как вы были счастливы, что не опоздали.

Леший добился своего – все добродушно рассмеялись и вроде бы подобрели. Но вердикт остался прежним:

— Смерть! Смерть Уникелю!

— Он, Великий Повелитель Времени! Вспомните, как мучительно долго тянулась минута, если он, Великий, был временно занят, и вам из-за двери сказали: «одну минутку»! Как вы умоляли время поторопиться: «Товарищ! Товарищ!». Как вы были разочарованы: «Эх, товарищ!», если эта минутка затянулась слишком надолго.

— Смерть! «Смерть Уникелю!» — сказал лесной народ, мгновенно забывший все проблемы цивилизации.

— Великий и Мудрый, он всегда учил вас быть оптимистами, верить в себя. И, оставшись наедине с Уникелем, доверившись ему, вы всегда оставляли за закрытой дверью все мировые проблемы и кризисы, все свои невзгоды и поражения. И, сосредоточившись на себе, вы справедливо считали, что все проблемы не что иное, как смерчи смыва в унитазе. Так же шумны и скоротечны. Так же делают мир и вас только чище. Только он, Великий и Мудрый, мог вдохновить неизвестного, но, безусловно, гениального поэта, нацарапать на двери свои незабвенные строчки: «Эй! Стой! Срал? Смой!». Всего две строчки, всего четыре слога, четырнадцать букв, но сколько в них экспрессии, очистительного смысла, художественной выразительности и душевного напора! Их хватило бы на десятки поэм!

Леший оглядел сплотившийся в своём единодушии народ, и не дожидаясь вердикта продолжил:

— Император империи Цивилизация, он ежедневно воспитывал в вас индивидуализм, эгоизм, одиночество и отчужденность — те главные ценности современной цивилизации лишь, владея которыми вы можете быть успешными подданными его империи.

Лесной народ задумался, пытаясь освоить глубину высказанной мысли. Но эти ценности современной цивилизации на данный момент ему были чужды, и приговор остался прежним:

— Смерть!

— Да, это тот, вокруг которого крутилась вся ваша жизнь. – продолжил уговаривать Леший — Да, это он, которого вы все ещё недавно с дрожью чествовали не простым сниманием шляп, а сниманием штанов, честью, которой удостаивались, кроме него, только ваши любимые женщины! Причём, прошу отметить, счёт всегда был не в пользу любимых женщин. Все, абсолютно все, прекрасные дамы также салютовали ему своими панталончиками, и счёт был всегда не в пользу мужчин! Теперь ваш друг, ваш любимец – ваш пленник, и я прошу пощадить его.

— Смерть! Смерть! – ревела толпа, как чернь на римском форуме, предавшая поверженного гладиатора и требующая его смерти. Минуту назад ещё боготворившая своего кумира.

— Ваш бог, ваш император, которому вы приносили дары ежедневно, а то и помногу раз в день! Вспомните те мгновения! То захватывающее вас, трепетное чувство душевного облегчения, глубокого и полного удовлетворения, когда вы, завершая церемонию передачи даров, стояли навытяжку по стойке смирно и с душевным трепетом слушали ревущие фанфары жизнеутверждающей, клокочущей, насыщенной силой и радостью, музыки сливного бачка!

—  Смерть! Смерть! Смерть! – скандировала толпа.

Голос Лешего окреп и возвысился до звучания звонкого металла.

— Неблагодарные! Великий Уникель, как и подобает великому императору, всегда был справедлив, щедр с вами и верно служил вам. Вспомните хотя бы один случай, когда он отказал в великой и в малой нужде, хотя бы одному из вас? Их просто нет! – убеждал народ Леший.

Но мир, в котором они сейчас находились, мир свободы, мир гармонии с природой, мир дружбы и любви, был в полном контрасте с тем миром, в который им нужно будет возвращаться. Миром чуждых идеологий, миром лжи и зависти, миром необходимости подчиняться правилам, начальникам и обстоятельствам. Миром душевного одиночества, где индивиды связаны между собой только необходимостью зарабатывать и потреблять. Где правят деньги, где только их благосклонность даёт вам право посещать магазины и приносить свои дары великим уникелям.

— Смерть! Смерть Уникелю! Смерть Уникелю! Смерть! – вопила, жаждущая крови отданного ей на растерзание великого императора, неблагодарная толпа.

— Глас народа – глас божий. – исчерпав свой дар убеждения, обречённо произнёс Леший.

Немного помолчал, приходя в себя, и начал читать приговор:

— «Волею народа и властью данной мне Лесом, за навязывание чуждой нам идеологии, чуждых нам ценностей, за грехи общества, за преступления против свободы личности, гармонии человеческих отношений, принципов любви и человечности, император империи Цивилизация по имени Великий, Мудрый и прочая, и прочая Уникель низложен и приговаривается к высшей мере наказания – к смерти через сожжение».

Переждав одобрительные вопли толпы, помолчал немного и, выдержав паузу, приказал:

— В костёр!

Носильщики и арапы упали на колени перед Лешим, моля о пощаде. Но Леший, сославшись на мнение народа, теперь был твёрд и неумолим:

— В костёр!

 Безутешно рыдая, носильщики сняли Великого Уникеля с носилок, бережно и аккуратно установили его в костёр, потом заботливо перенесли все цветы, венки и украсили лапником. Туда же перенесли носилки. Брёвна бывшей эстрады разбросали по поляне в качестве сидений.

— Огонь – скомандовал Леший.

Костёр запылал с разных сторон. Когда пламя разгорелось Леший спросил: есть ли ещё мужчины в русских селениях, те, что и в горящий чум войдут ради общения с великим другом Уникелем? Тому он дарит свои горные лыжи. Нашлось пятеро смелых. Под шутки, смех, свист и улюлюканье они по очереди вошли в огонь, что-то пробормотав там, выскочили из огня. Но Леший сказал, что общаться с Уникелем, это значит сидеть на нём. Нашёлся смелый, который вошёл в ревущее пламя и присел над Уникелем. Но горные лыжи опять промчались мимо потому, что не оказал достойного уважения Великому Уникелю – штаны не снял. Больше смелых не было.

Гитаристы разбрелись по брёвнышкам, вокруг них собрались группы, и в пляшущем свете костра слёт, фестиваль, праздник и общение, продолжились до глубокой ночи.

Утром лагерь проснулся поздно. Пригородный поезд проходил днём, и надо было собираться, как бы не хотелось остаться ещё. Уже в колонне, Егор спросил Холина:

— Ну, как Вам шабаш?

— Шабаш, наверное, вчера был в городе. Удивительно, но я вчера не видел водки.

— Хочешь посмотреть? – спросил Егор. – она у меня в рюкзаке.

— И ты несёшь её обратно? – удивился Холин

— Отправляясь в поход, я или Вадим всегда имеем с собой дежурную бутылку водки, на непредвиденный случай, вдруг кто-то промокнет, замёрзнет. Тогда, как говорится: не пьём, Господи, а лечимся! Можем использовать её в качестве валюты при обмене с аборигенами. А в остальном, сухого закона нет, но, как правило, нам весело и комфортно и без выпивки. Кроме того, мы спортсмены, следим за здоровьем и результатами, и пить нам водку ни к чему. Ну, а вчера, разве не было весело и без водки?

— Конечно, умеющему радоваться жизни, искусственное стимулирование не нужно. Но как научиться постоянно, ощущать пульс и радость этой жизни, чтобы иметь силу воли и самому отказаться от синтетической эрзацрадости?

— На мой взгляд, у желающего выпить всегда низкая самооценка, отсутствует цель, и всегда какой-нибудь душевный разлад: чувство вины, несоответствия чему-то. Поэтому он хочет убежать от этого, и приглашение выпить – предлог к бегству. Но от себя не убежишь. Если бы требовался мой совет, я бы посоветовал ставить перед собой достижимые цели и радоваться их достижению, самоутверждая себя в своей любви хотя бы к самому себе. А, не научившись любить себя, никто никогда не сможет любить никого и ничего другого.

— Как Сара Бернар: — Я без конца ставлю перед собой разные цели, чтобы не дать себе сорваться с цепи.

— Да, слава, наверное, наркотик пострашнее водки.

С поезда сошли и разбрелись, кто куда: кто на автобус, кто на трамвай. Егор посадил Елену на трамвай. Но группа человек тридцать, связанная чувством товарищества, и не желающая его рвать в одночасье, решила идти до общежитий пешком. Шли, пели. Путь пролегал мимо самого красивого здания, построенного за все годы советской власти в старинном Томске. Это было импозантное здание КГБ, известное всем как Кирова 18. При приближении к нему, раздалась команда всем перестроиться в одну шеренгу, и идущие впереди, чеканя шаг, грянули туристическую, походную:

      Тони продал ферму в Алабаме,

      Тони записался в ФэБээР!

      Он сказал «гуд бай» старушке маме:

      Мигом я слетаю в эСэСэР!

          Не один гектар истопчем кукурузки,

          Тони вам покажет, как Штаты обгонять!

          — Сэр Антонио, как это по-русски?

И мощный хор молодых глоток дружно ответил: — Бога душу мать!

Взлетевшие от громкого и матерного вопля голуби испуганно кружили над головами. Бронзовый чекист Шишков осуждающе пялил бронзовые глаза со своего постамента на это издевательское отношение к «королеве полей», к программе «догнать и перегнать», к обещаниям через двадцать лет построить коммунизм. А идущие друг за другом парни с рюкзаками продолжали:

     Ниже гнись под тяжестью нагрузки,

     КэГэБэ не сможет нас поймать.

     Сэр Антонио, как это по-русски? 

И снова хор грянул: Бога душу мать! И снова голуби по-обывательски испуганно взмыли вверх.

     Под ногами топкая трясина

     И, наверно, ищут наш десант…..

 Ещё совсем недавно был карибский кризис, когда мир был поставлен на грань катастрофы. Командные, волюнтаристские формы управления экономикой, транслировались на идеологию, науку, искусство. Навязанная Хрущёвым кукуруза шагнула за Полярный круг. По-прежнему действовал «железный занавес», глушились БиБиСи и радио «Свобода», дружинники пороли стилягам узкие брюки. Пресса, радио, все средства массовой информации и пропаганды, воспитывали ненависть к «оплоту империализма», ко всему западному, американскому. Но тщетно! Ни страха, ни ненависти не было и в помине. Юмор и анекдоты были ответом на мощное идеологическое давление. Мимо шли прохожие и улыбались. Город любил своих студентов, верил в их десант, всегда был готов его поддержать. А пока, что простить им их шалость, дерзость, и глупость так громко, весело и даже матерно поправшими своими глотками, и ногами топкую трясину тотального страха. Действительно, великий и непобедимый народ, если в гнусное время имеет в запасе, создаёт и поёт полные юмора и скрытого смысла песни.